Судебные процессы, связанные с магией




Судебные процессы, связанные с магией

 

Греческий автор «Таблицы Кебета» дает следующее заключение своим аллегориям: «Есть лишь одно добро, которого следует желать: это мудрость, и есть лишь одно зло, которого надо бояться: это безумие». Злонравие, преступления и злоба - это и впрямь душевные болезни. Отец Илларион Тиссо справедливо заслужил всеобщие симпатии, когда в своем несколько экстравагантном труде возгласил, что уголовных преступников должно не наказывать, но врачевать. Однако разум наш взывает к протесту против излишнего милосердия, ибо таковое может подорвать мораль и обезоружить общественное право. Мы равняем манию и болезнь. Преступление почти всегда является актом проявления воли. Мы сочувствуем судьям, которые наказывают за проступки, совершенные в пьяном виде. Как можно простить добровольный отказ от общественного разума? Может быть, придет день, когда это даже станет отягчающим обстоятельством при вынесении приговора. Ставя себя вне разума, разумное существо выходит нетвердой походкой за ограду права и милосердия. Горе пьяным, и не важно, от вина ли, гордыни ли, ненависти или любви. Они слепнут, превращаясь в безвольные марионетки обстоятельств, превращаясь в бич Божий и орудия слепого рока. Такие не останавливаются ни перед убийством, ни перед насилием, потворствуя своей разнузданной глупости. Общество имеет право на самозащиту. Мало того - это его обязанность.

 

Наше отступление вызвано размышлениями о преследованиях магов. Церковь и общество часто попрекают убийством дураков и сумасшедших. Многие колдуны были и теми и другими, но их глупость была глупостью извращенности. Те немногие, и вправду больные люди из их среды, пали жертвой средневековой жестокости, но число их было невелико. В принципе всякий, осужденный по законам своей страны и в соответствии с юридическими нормами своего времени, априори осужден справедливо. Его возможная невиновность находится в руках Всевышнего, а перед людьми он есть и должен оставаться виновным.

 

В очаровательном романе «Бесовский шабаш» Людвиг Тик описывает праведную женщину, бедную старушку, изможденную физически и умственно непрерывными постами и молитвами. Будучи исполнена ужаса перед колдунами, она в избытке смирения сама обвинила себя в колдовстве, уверилась в том, что она ведьма, публично призналась и взошла на костер. О чем говорит эта история? На первый взгляд о судебной ошибке. Но если такое возможно в действительности, к чему пришло бы тогда человеческое правосудие?

Сократ, осужденный на смерть, имел возможность спастись, причем сами судьи готовы были помочь ему. Но великий философ чтил законы, а потому избрал смерть.

 

Суровостью приговоров мы обязаны законам, а не судьям Средневековья. Был ли Жиль де Лаваль, об ужасных деяниях которого мы писали, осужден несправедливо? Может, следовало его простить, как невменяемого? Или простить тех страшных безумцев, что составляли приворотные зелья из жира младенцев? Черная Магия стала повальным безумием злосчастной эпохи. Из-за зацикленности на колдовстве сами судьи порой кончали тем, что осознавали себя виновными в нем. Бедствие становилось эпидемическим, и наказания, казалось, только увеличивали число виновных. 

 

Такие исследователи, как Деланкр, Делрио, Шпренгер, Боден и Торребланка, сообщают о процессах, подробности которых в одинаковой степени утомительны и возбуждающи. Подсудимые большей частью являлись галлюцинатами или клиническими идиотами, но притом опасными и в своем идиотизме, и в своих галлюцинациях. Сексуальные патологии и жадность были главными причинами расстройства их рассудка. Они были способны на все. Шпренгер сообщает о контрактах, которые колдуньи заключали с повивальными бабками на поставки трупов новорожденных. Из-за нескольких монет бабки убивали младенцев при родах, незаметно втыкая специальные иглы в родничок. Младенца признавали мертворожденным и хоронили. На следующую ночь колдуньи эксгумировали его, отваривали в кастрюльке с различными наркотическими и ядовитыми травами, после чего дистиллировали этот человеческий желатин. Жидкость продавали как эликсир долголетия, а раздробленные кости скелета, смешанные с сажей и салом черной кошки, пускали на изготовление магических мазей. Тошнота подкатывает к горлу от подобных подробностей, а всякое сострадание уступает гневу. Но и ознакомление с деталями процессов сталкивает с не меньшей жестокостью, а также легковерием и подлостью судей, дававших ложные обещания милости в обмен на фальшивые признания, пытки и публичные казни, сопровождавшиеся нелепыми обращениями духовенства, фальшиво просившего о милости к осужденным. После подробного знакомства неминуемо приходишь к выводу, что все человеческие существа в равной степени идиоты и негодяи.

 

В 1598 году Пьер Опти, священник из Лимузэна, был сожжен заживо за смехотворные признания, полученные от него под пытками. В 1599 году некая дама, Антид Колла, была сожжена в Доле, так как ее поведение во время занятий сексом навело партнеров на мысль о предположительных сношениях с Сатаной. Подвергнутая бичеванию, внимательно осмотренная врачами и судьями, раздавленная позором и страданиями, несчастная созналась, чтобы прекратить издевательства.

 

Анри Боге, судья Сен-Клода, докладывал, что подверг женщину пытке как колдунью из-за «улики» в виде куска дерева, выпавшего из креста, прикрепленного к ее четкам. Ребенок двенадцати лет обвинил своего отца перед судом инквизиции в том, что тот заставлял его посещать шабаш. Отец умер в тюрьме от пыток. Для верности предложили сжечь и мальчика, однако упомянутый Анри Боге решил проявить некоторое милосердие.

Тридцатитрехлетняя Роллан де Вернуа была заключена в столь холодную башню, что пообещала признать себя виновной в магии, если ей будет разрешено хотя бы пройти возле огня. Когда она почувствовала тепло, то впала в страшные судороги, сопровождаемые лихорадочным бредом. Ввиду этого ее подвергли пыткам и приговорили к сожжению. Поднявшаяся буря разметала костер, загасив огонь. Благочестивый Боге радовался своей проницательности - он разгадал, что дьявол пытается изобразить мнимую защиту Небес, и сжег женщину, когда погода наладилась. Неутомимый пироман сжег еще Пьера Годийона и Пьера ле Гро за то, что они бродили по ночам, один - в виде зайца, другой - в виде волка.

 

Судебным процессом, взбудоражившим Европу в начале XVII века, стало дело месье Луи Гофриди, священника из Аккуля, что близ Марселя. Скандальность процесса породила фатальный прецедент, которому затем неукоснительно следовали. Священники обвиняли священника. Когда-то Константин сказал, что если он найдет священника, обесчещенного собратьями за впадение во грех, то он покроет несчастного своим пурпуром. Реплика, достойная христианского монарха, ибо духовенство обязано быть безупречным и непогрешимым в глазах людской морали.

 

В декабре 1610 года некая юная девушка из Марселя совершила паломничество в Сен-Боме, что в Провансе. Там она впала в экстаз и конвульсии. Ее звали Мадлен де ля Палю. Вскоре Луиза Капо, другая богомолка, была задержана по той же причине. Доминиканцы и капуцины полагали, что в этих женщин вселился дьявол и необходимо его изгнать. По ходу процесса Мадлен и ее подруга разыграли целый спектакль. Они вопили, корчились, просили бить их и топтать ногами. Однажды шесть человек последовательно становились на грудь Мадлен, к ее вящему удовольствию. По ходу припадков она признавалась во многом, и в том числе в том, что душой и телом предалась Сатане, с которым была обручена отцом Гофриди. Бригада экзорцистов направила в Марсель трех капуцинов для введения тамошнего церковного начальства в суть проблемы и санкций на доставку отца Гофриди в Сен-Боме. 

 

Ему были выдвинуты следующие обвинения: 

а) что он соблазнил Мадлен, когда той было девять лет; 

б) что он брал ее с собой на шабаш: 

в) что он присылал ей 666 демонов; Луизе - только четырех.

 

Монахов впечатлили и поведение, и измышление обеих истеричек, так как это все вполне укладывалось в их картину мира. Одержимые женщины вошли в тесный эмоциональный и когнитивный контакт с теми, кто их пытал. Порой такое случается при процедурах столоверчения у медиумов нашего времени. Дьяволы, которые терзали обоих, носили имена еще нелепее, чем имена духов американских индейцев. Они произносили устами несчастных проповеди, достойные наиболее пламенных и безграмотных капуцинов. Повстречав демонов, созданных по их собственному образу и подобию, святые отцы получили убедительное подтверждение и факту одержимости, и реальности адских духов. Призраки их больного воображения подстегивали новые показания двух женщин. На такое судилище и привезли несчастного Луи Гофриди.

 

Он был обычным приходским священником, приятной наружности, слабого характера и более чем сомнительного поведения. Весьма фривольно исповедуя Мадлен де ля Палю, он возбудил в ней страсть, которую последовавшая ревность превратила в ненависть. Это роковым образом вовлекло беднягу в водоворот кровавого сумасшествия, приведшего его на костер. Как бы он ни оправдывался, все обращалось против него. На призывы к Богу, Иисусу Христу, Богородице и Иоанну Крестителю ему отвечали: «Великолепно излагаешь сатанинские мессы, святой отец! Твой Господь - это Люцифер, Иисус - Вельзевул, Пресвятая Дева - Лилит, святой Иоанн - Гог и Магог».

 

Гофриди пытали, обещая прощение, если он подпишет заявления Мадлен де ля Палю. Обезумев от боли, тот подписал все, что просили. Согласно этому признанию его и отправили на костер. Отвратительный спектакль, показанный провансальскими капуцинами, преподал людям ярчайший урок осквернения святилищ. Людям показали, как убивают священников, и народ запомнил это.

Во время разрушения Иерусалима Титом один раввин сказал: «О, Святой Храм, что овладело тобой и отчего так устрашился?» Ни папа, ни епископы не протестовали против казни Гофриди, чем также подтолкнули XVIII век с его революциями.

Одна из дамочек, погубивших кюре из Аккуля, заявила, что демон покинул ее. 

 

О Луизе больше ничего не бьло слышно, а Мадлен спасли родные, и она жила милостыней в Авиньоне, пока в 1653 году местный парламент не приговорил ее к пожизненному заключению.

 

 Это позволило ей подготовить убийство другого священника, имя которого она назвала заранее, не имея о нем никаких сведений, - это был Урбэн Грандье. Вся эта кровавая комедия происходила в правление кардинала де Ришелье, абсолютная власть которого могла бы гарантировать спасение обвиняемых. Но его больше интересовала политика, а не колдовские процессы. Единственная слабость, присущая этому великому человеку, состояла в значительной доли жестокосердечия, делавшего его злопамятным и неумолимым в мести. Не терпел он в других и независимость характера. Отец Жозеф был его правой рукой, а Лобардемон - левой.

 

В то время в провинциальном Лудене проживал один талантливый и ученый клирик, лишенный, правда, предусмотрительности и осторожности. Протестантство в этот период начало поднимать во Франции голову. Кюре прихода Святого Петра в Лудене, подталкиваемый к новым идеям своим скептическим отношением к безбрачию духовенства, рисковал оказаться главой партии проповедников более блестящим, чем Кальвин, и не менее одаренным, чем Лютер. Его звали Урбэн Грандье. Разногласия с епископом заставили его совершить непростительную ошибку - обратиться к королю, а не к кардиналу. Король посчитал, что Грандье прав, и кардиналу осталось только доказать, как тот на самом деле заблуждался. Не подозревавший ничего Грандье с триумфом вернулся в Луден, позволив себе въехать в город с пальмовой ветвью в руке. С этого момента он был обречен.

Настоятельницей монастыря урсулинок в Лудене была метресса Жанна дез Анг, или Жанна де Бельфьель, внучка барона де Коса. Она не особо обременяла себя благочестием, а монастырь не относился к числу самых строгих в стране. По ночам там бывало интересно. Родственники периодически отзывали воспитанниц. Грандье позволил вовлечь себя в кое-какие интриги, проявляя полную беспечность. Местные вскорости подняли шум по поводу его проступков. Воспитанницы урсулинок слышали, как он шептался с их родителями. Монахиням снилось ночью, как он проникает в их спальни, они кричали, впадали в одержимость. Дьявол изрядно поразвлекся среди них.

 

Кураторы монастыря, которые были смертельными врагами Грандье, не преминули использовать всю эту нездоровую возню в своих интересах. Друзья Грандье чувствовали, что зреет заговор, и советовали ему покинуть Луден, справедливо полагая, что отъезд успокоит начавшие разгораться страсти. Грандье был храбр, упрям и не терпел клеветы - он остался. Его арестовали утром, при входе в церковь, и прямо в церковном облачении препроводили по обвинению в государственном преступлении в крепость Анжер, параллельно изъяв его бумаги. За несколько дней в Лудене для него подготовили башню, пригодную скорее для содержания дикого зверя, чем человека. Ришелье, прекрасно, как всегда, осведомленный, послал Лобардемона покончить с Грандье, запретив кому-либо вмешиваться в это дело.

 

Если Гофриди вел себя как запуганный обыватель, то Грандье, обвинявшийся в Магии, вел себя как герой. Он писал матери: «Я переношу свои невзгоды с терпением и жалею Вас более, чем себя. Мне неудобно жить без постели, против меня плетут заговор, но если тело не находит покоя, то его обретает разум. Пришлите мне мой требник, Библию и Книгу святого Фомы. Не огорчайтесь, я верю, что Господь защитит мою невиновность».

Конечно, Господь рано или поздно принимает сторону преследуемой невиновности, но не всегда избавляет ее от врагов на земле, иногда спасает и смертью. Так произошло и с Грандье. Не стоит, впрочем, представлять людей хуже, чем они есть на самом деле: обвинители искренне не верили в его невиновность, яростно преследуя как злостного еретика.

 

В те времена почти не догадывались об истерии, а про сомнамбулизм ничего не знали вообще. Конвульсии монахинь, превосходящие все нормальные человеческие телодвижения, удивительные особенности их ясновидения убеждали самых твердолобых скептиков. Известный атеист своего времени Кериоле, советник парламента Бретани, прочитав свидетельства об изгнании дьявола, только посмеялся над ними. Но когда ранее не видевшие его монахини обратились к нему по имени и сообщили несколько фактов, которые, как он полагал, были не известны никому, он был так ошеломлен, что перешел от одной крайности к другой. Он разрыдался, помчался на исповедь и провел остаток дней в строжайшей аскезе.

Логика изгоняющих дьявола в Лудене была абсурдна; де Мирвиль имел наглость повторить ее много позже. Дьявол, по их извращенному мнению, есть автор всех феноменов, которые не могут быть объяснены известными законами Природы. К этому они присовокупили тезис, ставший позже пунктом веры: дьявол, который изгоняется надлежащим образом, вынужден говорить и, следовательно, может быть использован как свидетель по судебному делу.

 

Несчастный Грандье был отдан в руки настоящих маньяков. Атмосфера скандала совсем не смущала святейшую церковь - воющие, корчащиеся полуобнаженные монахини с самыми непристойными жестами, богохульствуя, кидались на Грандье, как вакханки на Орфея. Священное смешалось в этом ужасном спектакле с непристойностями, и посреди всего этого цирка один Грандье был спокоен. Он защищался с достоинством и мягкостью, бледные судьи обильно потели, Лобардемон в красной мантии щурился, как стервятник, ждущий добычи.

Таков был процесс Урбэна Грандье.

 

Люди верили изгоняющим дьявола и судьям, потому что инсценировать подобное казалось им невозможным. Монстры столь же привлекательны, сколь и герои. Людская масса состоит из посредственностей, не способных ни на великие доблести, ни на великие преступления. Что говорить, если даже святой Винсент де Поль не сомневался в этой истории и был призван высказать свое мнение по данному вопросу. Ришелье в итоге сам искренне поверил в его виновность. Гибель Грандье была преступлением, взращенным из невежества и предрассудков.

 

Избавим читателей от описания деталей пыток: Грандье оставался твердым, терпеливым и не признал обвинений, ни в чем не упрекнув экзорцистов, но кротко молясь об их спасении. Порой исполнители приговора плакали. Три монахини в краткий миг просветления предстали перед трибуналом, крича, что Грандье невиновен, но было решено, что их устами говорит дьявол, а их заявления лишь ускорили развязку. Урбэн Грандье был сожжен 18 августа 1634 года. Он стойко держался до конца. Когда его с переломанными ногами выволокли из повозки, он обратил лицо к земле, не издав ни звука.

 

Францисканец отец Грильо пробился через толпу и обнял его, плача.

- Я принес вам благословение вашей матери, она и я молим Бога за вас, - сказал он.

- Благодарю вас, отец, - ответил Грандье, - вы один пожалели меня. Поддержите мою мать и будьте для нее сыном.

Начальник стражи потрясенно сказал:

- Простите мне участие во всем этом.

Грандье ответил:

- Вы нисколько не обидели меня. Пожалуйста, выполняйте свой долг.

 

Палачи пообещали задушить его перед сожжением, но, когда веревку попытались затянуть, она оказалась запутанной, и несчастный кюре таки сгорел заживо. Главные экзорцисты, отцы Транкий и Лактанс, скоропостижно скончались от лихорадки. Отец Сюрэн, разделивший их судьбу, впал перед этим в слабоумие. Хирург Манури, ассистировавший при пытках Грандье, умер, преследуемый призраком своей жертвы. Лобардемон трагически потерял своего сына и вместе со своим хозяином попал в немилость. Монахинь поразил идиотизм. Вот яркое свидетельство страшного недуга - помешательства на ложной цели и ложной набожности. Провидение покарало людей за их вину и показало горькие последствия их ошибок. 

 

Десять лет спустя луденские скандалы возобновились в Нормандии, где монахини из Лувье обвинили двух священников в том, что те колдовством совратили их. Один из них к тому времени уже умер, но истицы добились санкции на эксгумацию его тела. Подробности дела очень напоминали произошедшее в Лудене и Сен-Боме. Истеричные женщины перевели на грязный язык обвинений ночные кошмары своих подруг. Обоих священников осудили на костер, причем и живой человек, и труп были привязаны к одному и тому же столбу. Казнь Мезентия - эта выдумка языческого поэта - была претворена в жизнь христианами, которые спокойно хлопотали над богопротивной процедурой, а власти не понимали, как страшно бесчестят священнический сан. XVII век залил костры кровью священников, и, как это случалось почти неизменно, добродетель расплачивалась за безнравственность.

 

В начале XVIII столетия сожжения людей еще продолжались, хотя вера в одержимость уже умерла. Святоши подвергли юного Лабарра страшным мукам, потому что он отказался обнажить голову, когда мимо проходил крестный ход. Вольтер был очевидцем этого и вскипал от гнева, подобно Аттиле. За профанацию человеческих страстей, всего самого святого Бог наслал этого нового разрушителя, дабы вообще убрать религию из мира, который более не стоит ее.

 

В 1731 году Екатерина Кадьер, девушка из Тулона, выступила с обвинениями против своего исповедника. По ее словам, отец иезуит Жирар принуждал ее к занятиям Магией, и не только. От религиозных экстазов у нее появлялись стигматы, среди тулонцев она почиталась как святая. Ее история - это череда приступов похоти, тайного самобичевания и непристойных выходок. Ее словам, по счастью, не поверили, и отец Жирар избежал наказания. Но скандал вышел изрядный, спровоцировав шквал вольтерьянских насмешек в адрес церкви.

Суеверные люди еще объясняли любые явления, выходящие за рамки обыденности, вмешательством дьявола и его подручных. Но не менее абсурдным образом Вольтер и его последователи, невзирая на самые убедительные свидетельства, отрицали сам факт таких явлений. Одни говорили, что все, что мы не в силах объяснить, - от дьявола, другие отвечали: значит, этого просто не существует в действительности. Демонстрируя нам порой феномены необычайные и даже откровенно чудесные, сама Природа выражает свой протест как против самонадеянного невежества, так и против несовершенной науки.

 

Физические патологии зачастую идут рука об руку с нервными недугами. Слабоумные, эпилептики, каталептики, истероидные личности обладают неординарными способностями, являются субъектами убедительнейших галлюцинаций и вызывают порой в окружающей их среде странные перемещения и деформации всевозможных предметов и существ. Галлюцинируя, больной проецирует свои фантазии, терзаясь даже собственной тенью. Тело мечется в лабиринте собственных отражений, искаженных страданиями мозга. Субъект видит себя в лучах Астрального Света, могучие потоки которого, действуя как магнит, смещают и переворачивают предметы вокруг. Все это напоминает сон.

 

Подобные явления столь часто повторяются в наши дни, что перестали вызывать подлинное удивление, нашими предками они приписывались призракам и демонам. Вольтеровская философия решила, что проще отрицать их, выставляя очевидцев самых неопровержимых фактов слабоумными идиотами.

Что может быть более убедительно, чем необычные конвульсии на могиле парижского дьякона или на собраниях экстатиков святого Медара? Чем объяснить потребность и устойчивость к чудовищным мучениям, которых так жаждут экстатики?

Тысячи ударов по голове, сверхдопустимое давление на тело разными грузами, раздирание груди и спины стальными крючьями, добровольное распятие, с гвоздями, вполне по-настоящему вбиваемыми в руки и ноги. А аномальные искривления различных частей тела и левитация? Вольтерьянцы отказываются видеть в этом нечто иное, нежели забавы и шалости. Янсенисты кричат о чуде, католики тайком вздыхают, а наука, которая должна была бы вмешаться и объяснить происходящее, предпочитает держаться в стороне. Но именно ее касается то, что было так свойственно урсулинкам Лудена, монахиням Лувье, азиатским экстатикам и американским медиумам. Феномен магнетизма еще приведет науку к новым горизонтам открытий, а предстоящее развитие химического синтеза проторит путь к познанию Астрального Света. Когда мы изучим Универсальную Силу, что помешает нам измерить величину и направленность ее векторов? Наука на пороге революции - возврат к Трансцендентальной Магии халдеев не за горами! 

 

Много сказано и рассказано было о пресвитере Сидевии. Де Мирвиль, Гужено де Муссо и некоторые другие наивнейшим образом уверовали, что в произошедших с ним странных событиях - налицо современное откровение дьявола. Но то же самое произошло еще в 1706 году в Сен-Море, приковав внимание всей Франции. В одном из домов слышались звуки непонятного происхождения, кровати раскачивались так, как будто кто-то невидимый утолял на них плотскую страсть, а прочая мебель беспричинно перемещалась. Апогеем происходящего стал каталептический обморок хозяина, молодого человека лет двадцати четырех - двадцати пяти, весьма субтильного типа. Выйдя из забытья, он поведал, что слышал духов, говоривших с ним, правда, не смог повторить ни единого сказанного ими слова.

 

А вот история о привидении XVIII века. Ее незатейливость - лучшее доказательство аутентичности. Кроме того, некоторые из приведенных подробностей невозможно фальсифицировать.

 

Благочестивый священник Безель из города Валонье 7 января 1708 года отправился по приглашению на обед, где, вняв просьбам гостей, поведал о появлении одного из его покойных друзей двенадцать лет тому назад. В 1695 году, когда самому патеру было только пятнадцать, он познакомился с двумя мальчиками, сыновьями некоего адвоката Абакена, такими же школярами, как он.

 

«Со старшим мы были ровесниками, другой, Дефонтене, был младше меня на полтора года. Мы часто гуляли вместе, и вообще Дефонтене был мне большим другом, хотя его брат был и способнее и умнее. Он знал, что нравится мне больше. В 1696 году мы отправились в паломничество к одному из монастырей капуцинов. В пути он рассказал мне, что прочитал историю о двух друзьях, которые поклялись друг другу в том, что тот, кто умрет первым, даст об этом знать тому, кто останется в живых. Умерший раньше исполнил свое обещание и рассказал приятелю массу поразительных вещей. Дефонтене предложил и нам обменяться такой клятвой. Но я не согласился. Прошло несколько месяцев, а он все настаивал на своем, хотя я продолжал отказываться. В августе 1696 года, незадолго до того, как возобновить свою учебу в Кайенне, он, обливаясь слезами, так жарко уговаривал меня, что я согласился. Он тут же достал два заранее подготовленных клочка бумаги, один из которых был подписан его кровью.

Там говорилось, что он обещает мне в случае своей смерти сообщить о происшедшем с ним. Другой, точно такой же, текст предстояло подписать мне. Надрезав палец, я вывел кровью свое имя. Мой приятель пришел в неимоверный восторг оттого, что я принял его предложение, рассыпаясь в тысячах благодарностей. Вскоре братья уехали, и разлука наполнила наши сердца печалью. Мы переписывались, но через некоторое время наступил шестинедельный перерыв. Закончился он тем, о чем я и хотел рассказать. Последний день июля 1697 года я запомнил навсегда. Покойный де Сортовий, у которого я тогда жил и который проявлял ко мне неизменную доброту, попросил меня сходить на луг близ францисканского монастыря и проследить, как его батраки убирают там сено. Не пробыв с ними и четверти часа, я вдруг внезапно почувствовал необычайное головокружение и слабость. Мне пришлось лечь прямо там, где я стоял. Где-то через час все прошло. Со мной такого отродясь не бывало, и я подумал, что заболеваю. Уж не помню, что было далее в тот день, но ночью я спал значительно хуже обыкновенного.

 

На другой день, примерно в тот же час, я прогуливался с юным де Сен-Симоном, внуком де Сортовия, которому тогда было лет десять. Со мной приключилось то же, что и накануне. Я отсиделся в тени большого камня, и мы продолжили прогулку. Ничего более примечательного в тот день не случилось, а спал я хорошо. 9 августа я вновь очутился на сеновале. Головокружение и слабость, куда более серьезные, чем раньше, внезапно охватили меня. Я, потеряв сознание, упал в обморок. Когда один из слуг помог вернуть меня в чуство и спросил, что случилось, я честно ответил, что увидел то, во что никак не могу поверить. В памяти остался какой-то смутный образ обнаженного человека, которого я никогда раньше не видел. Немного оклемавшись, я начал спускаться с сеновала по приставной лестнице, плотно прижимаясь к ее перекладинам. Вдруг, у ее основания, я увидал своего товарища Дефонтене. Слабость возвратилась ко мне, голова попала между перекладинами, и я опять лишился чувств. Я лежал на широком бревне, служившем скамьей на площади Капуцинов, и не видел ни де Сортовия, ни его слуг, хотя они и столпились вокруг меня.

Я же видел одного только Дефонтене - он стоял у стремянки и знаками подзывал к себе. Я, в свою очередь, задвигался на скамье, как бы освобождая место для него. Те, кто был поблизости, рассказывали мне после, что видели это движение. Мой друг не ответил, и я поднялся, чтобы подойти к нему. Тогда он двинулся навстречу и, держа мою левую руку в своей правой, повел меня в тихую улочку. Наблюдавшие за мной, полагая, что мой обморок прошел и я побрел по каким-то своим делам, возвратились к работе, за исключением одного подростка. Тот доложил де Сортовию, что я ушел, разговаривая сам с собой. Сортовий разыскал меня и долго слушал мои вопросы и ответы, в чем позже мне и признался. Порядка трех четвертей часа я беседовал с Дефонтене. Тот сказал: «Я поклялся, что если умру раньше, то приду и скажу тебе об этом. Позавчера я утонул в реке, примерно в это же время. Мы гуляли с друзьями, было очень тепло, и нам захотелось искупаться. Меня разморило от жары и воды, я пошел ко дну. Мой спутник, аббат Мениль-Жан, нырнул, чтобы вытащить меня. Я, уже находясь под водой, схватил его за ногу. Но он мог подумать, что это большая рыба, или просто испугался. Я получил сильный удар в грудь, который окончательно отправил меня на глубину...»

 

Дефонтене тщательно описал мне всю прогулку и своих спутников. Я не знал, как лучше спросить его, спасена его душа или проклята, был ли он в Чистилище, что ожидает меня и как скоро я последую за ним. Дефонтене продолжал говорить, не замечая ни моего смущения, ни моих намеков. Несколько раз я пытался обнять его, но чувствовал, что обнимаю ничто. При этом я ощущал, как он держит меня за руку. Когда я не мог сдержать слез из-за горя, меня переполнявшего, он сжимал мою руку сильнее, как бы показывая, что он сочувствует. Он казался выше, чем был перед нашим расставанием. Его тело было обнажено по пояс, голова не покрыта, в его прекрасных волосах, надо лбом, я заметил прикрепленный лист бумаги. Прочитать мне удалось лишь часть надписи, это было слово «IN». Голос не изменился, не казался ни веселым, ни грустным, был холодным и спокойным. Он попросил меня через брата передать послание отцу и матери, а также прочитать семь покаянных псалмов, которые произвели на него глубокое впечатление во время епитимьи в прошлое воскресенье и которые он так и не успел произнести. Наконец, он еще раз попросил меня встретиться с его братом и удалился, сказав: «Еще увидимся». Мы всегда с ним так прощались.

Да, он чрезвычайно подробно описал место, где утонул, и дерево на улице де Лувиньи, на котором вырезал несколько слов. Через пару лет, в компании с ныне покойным шевалье де Гото, одним из наших общих друзей, я нашел и место и дерево с надписью. Я узнал также, что история о епитимье в семь псалмов тоже была правдой. Брат поведал мне, что очень упрекает себя за то, что не был с ним. Прошел месяц, прежде чем я смог исполнить просьбы Дефонтене. После того он являлся мне еще дважды. Один раз это произошло перед обедом в сельском доме, недалеко отсюда. Я опять почувствовал себя плохо и ушел в уголок сада. Дефонтене говорил со мной четверть часа, но не отвечал на мои вопросы. Второй раз он появился поутру, когда я шел в Нотр-Дамде-ла-Виктуар. Его явление было недолгим, он попросил меня увидеться с его братом и покинул, повторив: «Еще увидимся». Поразительно, что я всегда чувствовал боль в руке, которую он пожимал мне, она оставалась, пока я не поговорю с его братом. После первой встречи я три дня не спал, охваченный трепетом. Я признался де Варонвию, моему школьному другу и соседу, что Дефонтене утонул, а теперь является мне и беседует со мной.

 

Он пришел в необычайное волнение и все переспрашивал, правда ли это. Оказывается, до его семьи дошли слухи об этом событии, но они посчитали, что утонул старший брат.

 

С тех пор со мной ничего не происходило. О самом же происшествии говорилось много, но я никогда не излагал события иначе, чем сейчас. Покойный шевалье де Гото говорит, что Дефонтене являлся также де Мениль-Жану, но мы с ним незнакомы. Он живет в пятидесяти милях отсюда, близ Аржентана. Вот и все, что я могу рассказать об этом».

 

Оцените специфику видений, которые зародились в сознании человека, впавшего в состояние полуудушья, вызванного приступом сенной лихорадки. Налицо Астральное Отравление, спровоцировавшее мозговой коллапс. Сомнамбулическое состояние, наступившее в связи с этим, дало Безелю возможность увидеть последнее отражение, оставленное его другом при жизни в Астральном Свете. Он был обнажен и виден лишь по пояс потому, что остальная часть его тела была погружена в воду. Бумага в его волосах, скорее всего, была просто носовым платком, которым он закрепил свои волосы при купании. Безель интуитивно понял происшедшее, но ему казалось, что он узнал об этом из уст своего друга.

Эмоциональная индифферентность явившегося ему призрака - верный показатель впечатления, произведенного безжизненным образом, сплошь составленным из одних реминисценций и проекций. Во время первой встречи Безель, падая с лестницы, повредил себе руку. Но в логике сна ему грезилось, что это дружеское пожатие, а когда он пришел в себя, то продолжал чувствовать боль, вполне объяснимую полученной травмой. Вообще, весь разговор был просто ретроспективой. Ничего конкретного не было сказано ни о смерти, ни о другой жизни, что еще раз доказывает, как неодолим барьер, отделяющий наш мир от потустороннего.

 

В пророчестве Иезекииля жизнь изображена в виде колес, которые вращаются одно внутри другого. Первичные формы символизируются четырьмя животными, которые появляются и исчезают при вращении и преследуют одно другого, никогда не догоняя, как знаки зодиака. Колеса вечного движения никогда не движутся вспять, а формы не возвращаются в то состояние, из которого произошли. Полный Цикл свершается непрерывным прогрессом, вечно новым, вечно единым.

 

Каково же резюме? С чем бы мы ни столкнулись в этой жизни, это явления нашего мира и нашей мысли. Ни нашему воображению, ни нашим галлюцинациям не дано даже на миг перейти барьеры смерти.



Еще материал по данной теме


← все статьи